Том 1. Новые люди - Страница 90

– Я прочту один монолог… Не длинный… – сказала она тихо.

Прошла минута молчания.

Первые звуки ее голоса изумили даже Александра.

Это был знаменитый монолог Федры. Жалоба и величие, несчастная, плачущая женщина – и царица. И трагизм, который был фальшив раньше, сделался вдруг нужным, красивым, необходимым. Томилина так читала, как будто в ней были и постыдная любовь, и злоба, и горе. Даже слегка смешной жест величественности был тут у места. Она сама чувствовала, что читает, как никогда не читала и не будет читать; голос стал тише и глубже, лицо побледнело и было теперь прекрасно.

Александр хотел вскрикнуть: «Да вы в самом деле трагическая актриса, Софи!» – но вдруг что-то случилось, оборвалось, потухло, точно сухое дерево догорело… она скомкала, сжала конец, не имея сил его договорить. И сама поняв, что кончено, она оборвала почти на полуфразе.

– Довольно! – произнесла она, подходя к столу. И прибавила с насильственным смехом: – пороху не хватило! Ну да хорошенького понемножку!

– Нет, славно, славно! – сказала добрая Лизавета Петровна. – Успехи большие, Сонечка!

– Звуки были очень хорошие, Софи, – молвил и Андрей Петрович. – У вас удивительный голос!

– Арфа серафима! – сказал, улыбаясь, Александр. – А жаль, что момент прошел. Я бы обнял вас и благословил на трагическое амплуа…

– А кто эта Федра? – спросил Серженька, которого чтение заинтересовало и внушило к Софье большее уважение. – В кого это она влюблена?

– Разве вы не слышали? В своего пасынка, Ипполита, совсем молоденького мальчика, который, вдобавок, и смотреть на нее не хочет, – сказал Александр. Это, конечно, трагедия…

– Как я люблю искусство! – произнес Карышев. – Как оно возвышает душу! Вы – счастливая, Софья Васильевна. Вы этим живете, горите…

В эту же секунду он подумал: «Не читала бы она так, если б не любила. Нет, она меня любит. Вот истинная трагедия для нее. Но я не виноват. Вперед, Юрий Иванович! Помни свой девиз: честность и неуклонность!»

– Господа, я предлагаю пойти гулять, – сказала вдруг Софья все еще возбужденным тоном. – У меня голова болит.

– Ну, только не мы с дядей, – решил Александр. – идите, молодежь, благословляю!

– Пойдете, княжна? – спросил Юрий Иванович.

– Я готова, – сказала она, вставая.

– А моим кавалером будет неизменный Сергей Павлович. Не правда ли? Я вам, кстати, еще что-нибудь из Федры почитаю… Что, испугались?

– Нет, но… Ужасная грязь, Софья Васильевна… Целый день дождь лил…

– Грязь? Не беда! Мы смелы и мужественны! Не так ли, Юрий Иванович? Идем же гулять… по грязи!

IX

На дворе было действительно очень сыро и темно. Но влажный воздух казался приветливым и нежным, из-под каждого куста дышало теплотой. Нелли с Карышевым отправились вперед и совсем были не видны во мраке. Изредка доносился голос Юрия Ивановича, который вообще говорил громко, даже неприятно громко, – да странный смех Нелли. Она очень редко смеялась.

Серженька говорил что-то. Ему, кажется, было весело. Софья видела ясно белое пятно его фуражки чуть-чуть выше ее лица. Кружево, которое она надела на голову, пахло старыми духами. Аромат старых духов всегда пронзителен и властен. Софье вдруг стало тяжело идти. Она почти не сознавала, о чем думала, и, кажется, ни о чем не думала. Только в голову стучали все те же слова, мучительные и сладкие, тоскующей Федры.

– Так вы придете в театр, когда я буду играть Федру? – проговорила вдруг опять Софья, сама не зная зачем. И голос ее прозвучал совсем особенно, низко и мягко.

– Непременно приду! – воскликнул Серженька. – Еще бы! Вы только тогда черкните мне записочку, маленькую, сюда в имение. Я тотчас же прилечу. Вы великолепно сыграете. Мне очень понравилось, как вы прочли…

– Правда? – сказала Софья так же тихо и остановилась на мгновенье. – Это хорошо, что вам понравилось, хорошо… Ей казалось, что это вовсе не она говорит, она с удивлением прислушивалась к своему голосу и словам, и вообще ей казалось, что она вовсе не она.

– Мне все хорошее нравится, – продолжал Серженька. – Я знаю, обо всем думаю, что я ничего не понимаю… Я действительно во многих отношениях неграмотный. Но хорошее-то я разберу… Вот вас я сначала боялся, это правда… Вы такая… мало ли… Ученая… Артистка будущая.

– И теперь боитесь меня? – произнесла Софья еще тише, и рука, лежавшая на его руке, невольно дрогнула. – Неужели и теперь боитесь? Неужели?

Вдруг он наклонил лицо близко к ее лицу и проговорил, тоже сразу гораздо тише:

– Теперь… не боюсь. Нет… Не боюсь.

Софья почувствовала, что другой, левой, рукой он берет ее руку, и сделала слабую попытку освободиться.

Серженка тотчас же выпустил руку, которую едва успел поднести к губам.

– Разве нельзя? – проговорил он шепотом. – Нельзя? И Софья неожиданно, опять не понимая, что это она и что эти слова говорит ее голос, вдруг прошептала горячо и быстро:

– Можно… можно…

И сама прижалась к нему крепко, головой к его плечу, так близко, что тотчас же почувствовала на лице мягкое щекотанье его усов и прикосновенье нежных губ, которые искали ее уст.

Это произошло так быстро, что и Серженька не успел опомниться и подумать, зачем он целует Софью. А когда он все это хорошенько понял, ему стало не то досадно, не то неприятно. Сейчас в комнате он с удовольствием слушал, как Софья читает, проникся к ней невольным уважением и даже немножко гордился, что она ходит с ним под руку и вообще отличает его. Так все это казалось ему ново. Это не простенькая барышня-соседка, хотя с той и веселее, – да и не Минна и не Адель, к которым он привык было среди товарищей и которые ему так надоели! Это настоящая дама из общества, умная, блестящая, будущая артистка, племянница знаменитого профессора. Серженька не лгал, говоря, что он ее приятно боится…