Том 1. Новые люди - Страница 43

Степан Артемьевич воспользовался минутой молчания и принялся расспрашивать его о дальнейших планах и о жизни в Хотинске. Шилаев говорил неохотно. Он почему-то не доверял Луганину. Антонина сидела молча и смотрела вперед скучающими глазами. Вдруг она встрепенулась и стала прислушиваться к разговору.

– Я думаю, вы тоскуете здесь без вашей супруги? – вкрадчиво спрашивал Луганин.

– Конечно, еще бы не тосковать! – с неожиданным для себя самого порывом возразил Павел Павлович – и взглянул почему-то на Антонину. – Вот уже сколько времени я здесь – а она там, да еще больная… Право, иной раз хочется бросить службу, все – и уехать домой…

Шилаев лгал без всякой видимой причины, без нужды и повода – и сам изумился, зачем он это делает.

– Вы бы ее сюда выписали, – еще нежнее и ласковее проговорил Луганин.

– Да – она приедет; теперь можно. Я на днях писал ей – и уже получил телеграмму, что она, вероятно, скоро выедет…

Это была тоже чистейшая ложь, но тут Павел Павлович утешил себя мыслью, что все равно: если он еще и не писал, то имел намерение написать. Имел ли он намерение – тоже было неизвестно. Но утешать себя он чувствовал необходимым.

Антонина вдруг на мгновение забыла свою тоску. Она смертельно рассердилась на Шилаева, даже покраснела. За что рассердилась – она сама не знала. Ведь не за то же, что он скучает о своей жене! Какое ей дело до жены? Антонина вскочила, торопливо надела шляпку и позвонила, чтобы велели подать ее экипаж. Несмотря на досаду, она вся точно ожила: вялость и бледность исчезли, в глазах загорелась жизнь.

Луганин взглянул на нее, не улыбаясь, без удивления. Она простилась с ним быстро и рассеянно. А Шилаеву, который усаживал ее в коляску, сказала:

– Павел Павлович, пожалуйста, приезжайте ко мне в среду после завтрака. Я вам кой-что покажу.

Он поклонился – и долго смотрел вслед, пока белело перо ее шляпки.

С Луганиным он простился довольно сухо. Павел Павлович невольно чувствовал враждебность к старику, хотя тот на прощанье мягче и нежнее прежнего пожелал молодому человеку «всякого успеха».

Придя домой, Павел Павлович сейчас же, с ощущением неизбежности рока, написал Веруне обстоятельное письмо, прося приехать как можно скорее. Окончив письмо, но не запечатав, – ибо намеревался вложить туда несколько ты-сячефранковых билетов, – Павел Павлович, утомленный, откинулся на спину кресла и тупо смотрел вперед, повторяя про себя: «так лучше, так лучше…» Почему лучше и что лучше? – он не отдавал себе ясного отчета.

X

– А, вот наконец и вы. Я жду вас уже полчаса!

И Антонина сделала несколько шагов навстречу входящему Павлу Павловичу.

Салон был пуст. Солнечные лучи слишком ярко светили в окна – и в защиту от них спустили тяжелые, блестяще-желтые занавеси. Шилаев, даже привыкнув к солнцу, едва различал в этом золотистом полумраке фигуру и лицо Антонины. Но она показалась ему возбужденной, непокойной. Сам он проволновался эти три дня, не видев ее. Теперь, не скрывая своей радости, он взял ее за обе руки и смотрел ей в глаза.

– Скорее, – торопила Антонина, – я обещала вам что-то показать, едем!

Она схватила шляпку, надела ее и поспешно вышла на лестницу. Шилаев последовал за нею. У крыльца стоял маленький плетеный шарабан с кучером, и как только они сели – шарабан покатился по белой, твердой дороге. Шилаев не знал, куда его везут, и не хотел расспрашивать молчавшую Антонину. Он смотрел сбоку на ее нежный профиль с опущенными черными ресницами, розовую щеку и ухо, половина которого была закрыта широкими, мягкими полями белой шляпы с белыми, дрожащими и пушистыми, цветами. День был совсем летний, жаркий: Антонина не надела ничего сверх своего ярко-красного шерстяного платья – и оно алело под солнцем, как рубиновое. Через десять минут они подъехали к высокой железной решетке. Антонина легко соскочила на землю.

– Вы думаете, будет какое-нибудь чудо? – весело обратилась она к своему спутнику. – Нет, мы просто приехали погулять. Хотя, по-моему, сад, где мы будем гулять, – почти чудо…

Минуя привратницу, они вошли в широкую аллею, где пока ничего не было необыкновенного. Но чем дальше они подвигались, тем больше думал Шилаев, что это – почти чудо. Сад становился гуще, темнее, дорожки бежали, сливались, и вдруг сквозь сплетенные ветви заблестело море, а через минуту открылось широким, ярким полукругом. Сад был на скале с обрывистыми берегами – и море казалось высоким и воздушным, как небо. К морю, между скал, вели узкие дорожки, отлогие и извилистые. В саду стоял крепкий и странный запах всевозможных цветов; как в раю, здесь цвели в одно время цветы различных времен года. Перед безупречно-белым дворцом-виллой, с широкими и простыми колоннами, не было цветника; только стлался радостный ковер молодой травы, да сбоку, у стены, поднимались гигантские гелиотропы, стараясь заглянуть, что делается на балконе. Шилаев ничего не понимал. Каким образом, почти зимой, могли вырасти эти лилии и поздние розы? Откуда? Он смотрел вокруг себя, глядел на море и туманные острова – и все-таки ничего не понимал. Душный аромат раздражал его, голова закружилась; он невольно сдвинул брови.

Антонина перестала смеяться.

– Хотите, спустимся к морю? Здесь слишком сильный запах. Вы не сердитесь, что я привезла вас сюда? Это вилла «Loo-rock»; сюда пускают только раз в неделю. Она принадлежит баснословно богатому англичанину. Вы видели на повороте большой термометр под колпаком? Здесь нет климата, здесь и весна, и лето – все вместе. Под землей идут теплые трубы – и цветы расцветают и поднимаются так высоко, что кажутся волшебными…