Том 1. Новые люди - Страница 158

158

Аня продолжала:

– Ты молчишь? Лида, ты сердишься? Лида, умоляю! За что?

– Если ты непременно хочешь, чтоб я с тобою была откровенна – изволь. Я, пожалуй, выскажу тебе свое мнение. Ты меньше видела людей, менее опытна, чем я. Я могу давать тебе советы…

– Ну, ну, говори, что такое?

– Я нахожу, что ты дурно, неприлично держишь себя с Платоном Николаевичем. У тебя нет никакой сдержанности. Кто во вторник на пикнике бегал с ним в рощу? Хохочешь, кричишь или разговариваешь с ним чуть не шепотом. Теперь пристала ко мне: чудный, чудный, упоительный! Это смешно для девушки. Знаешь, он может подумать, что ты в него влюблена.

Аня вся вспыхнула в темноте и широко раскрыла глаза.

– Я? Влюблена?

– Ну, да. Что же тут необыкновенного? Ты можешь влюбиться, хоть выйти за него замуж. Действительно, как раз муж для тебя! У тебя нет приданого, твой отец что получает – то и проживает, ты сама знаешь, ну, и Платон Николаевич – нищий, и на службу неспособный, он университета не кончил, два раза в суд куда-то определяли – ушел, не годится, не хочет… Ведь Каролина Петровна их поддерживает, его и мать… Ее он должен благодарить. Да в хороших руках и он бы стал человеком, и еще каким, – только не с тобой; ты сама сумасшедшая, дикая… То-то парочка!

Аня слушала в оцепенении. Наконец, проговорила тихим, странным голосом:

– Лида… Подумай, что ты говоришь… Разве я когда-нибудь… Зачем ты, Лида?..

Но Лида и сама почувствовала, что зашла далеко.

– Ты просила высказать мое мнение. Тут нечего сердиться… Конечно, может быть, я и ошибаюсь… Я так, к слову сказала.

Наступило молчание. Наконец, Аня произнесла тем же тихим голосом:

– Лида, ты знаешь все обо мне, знаешь, какая я, как живу… И что ты мой единый друг… А если не ты – то ведь у меня опять ровно никого… Скажи, мне это очень важно теперь: ты меня любишь хоть немножко? Или хоть веришь, что я тебя любила?

– Смешная ты, право. Конечно, я тебя очень люблю и от души желаю тебе всего самого лучшего… И эти мои слова, на которые ты обиделась, – это все для твоего же блага…

– Не обиделась я… Ты не то говоришь… Скажи, любишь?.. Скажи мне один раз… Да нет, впрочем, не надо. Все равно.

Она умолкла. Лида была удивлена и раздосадована. Она холодно простилась с подругой и ушла домой. Аня осталась в саду и долго и неподвижно сидела одна.

VI

Аня бежала с лестницы.

– Это вы? Куда это вы так спешите, Анна Дмитриевна? Аня остановилась, испуганная.

– Вы хотите к нашим? – продолжал Платон Николаевич.

– Да, я хотела… Лида просила немецкую книгу…

– Не попадете к ним. Ушли все и ключ с собой взяли. Вот я вернулся – у товарища был – и войти не могу. Буду здесь дожидаться.

– А что же Устинья? Вы бы с другого хода…

– Был и там. Устиньи, как следовало ожидать, и следа нет. Да чем тут плохо? Эдакая галерея роскошная…

Сени были, точно, просторные, стеклянные. Вверху на лестнице, за поворотом, горела тусклая лампа и от нее в нижних сенях было не очень светло.

– Вот погодите, я открою с этой стороны все окна, так тут, я вам скажу, великолепно будет.

Он, действительно, отворил широкие, сплошные окна. На дворе было свежо и темно, а если б звезды не дрожали, то казалось бы, что в окне спущена черная занавеска.

– Вот славно-то будет нам дожидаться! – сказал Платон Николаевич, усаживаясь на низкий подоконник. – Пожалуйте, милости просим.

Но Аня нахмурила брови.

– Нет, – сказала она. – Что мне дожидаться. Вот, передайте книгу. Они, я знаю, скоро не придут. Я поднимусь к себе.

И она сделала движение, чтобы идти. Но Платон Николаевич остановил ее.

– Нет, милая моя барышня, я вас так не отпущу. Уж теперь вот кстати случай вышел… Я с вами давно поболтать хотел… Садитесь-ка.

Аня опять взглянула исподлобья и села.

– Ну, о чем это такое? – сказала она угрюмо.

– А вот о чем. Сели? Прекрасно. Теперь извольте признаться, за что вы на меня гневаетесь? В чем я перед вами провинился?

– Вы? ни в чем.

– А за что же вы на меня дуетесь? Разве так прежде было?

– Прежде было не так.

– Так что же случилось?

– Я не хочу сказать, что случилось.

Платон Николаевич умолк на минуту. Ответы были коротки и определенны. Она не хотела сказать.

– Послушайте, – начал он снова, другим тоном, перестав шутить. – Скажите мне. Гораздо лучше сказать. Разве не весело, не славно нам было вместе? Может быть, вы слышали обо мне что-нибудь дурное? Или вам скучно стало, что я все ломаюсь, шучу, комедианничаю – будто и нет во мне ничего серьезного? Я знаю, это может опротиветь. Я сам себе иногда противен. Да ведь с вами я не всегда был такой. Вы меня не знаете. Я веселый, это правда, а в сущности я очень несчастный.

Аня встрепенулась.

– Вы несчастны? Отчего?

– Я скажу отчего. Вы хоть и девочка, а вот мне чудится, что вы это все поймете. Вы мою жизнь не знаете? Я как перст один-одинешенек. Мать там, тетка – ну что это? Еще хуже, потому что не понимают, а осуждают. И я не говорю: они правы. И они правы – и я прав. Вот послушайте. Они говорят: ты обязан служить, деньги зарабатывать, мать содержать. Я обязан – но если сил моих нет? Совсем душа не к тому лежит. Претит эта служба мне – я, как птица лесная, скиталец, комедиант, нищий, сам себе царь и сам слуга… Говорю: отпустите меня на волю, не ваш я, вы мне чужие – я вам чужой, не держите… Вот вы мне куда роднее, чем мать… Вы, потому поймете, что самой-то вам, знаю, не сладко… Вы как былинка малая, льнете и к Лидии к этой, и еще к кому-нибудь, пожалуй… Они все вам чужие. Человек человека если и хочет, то всегда только для себя. Мать за меня цепляется, боится, что уйду. И она права. Ведь обязан я ее содержать, обязан! Живи, волк, на веревке, сиди, цыган, в тюрьме!

158