Том 1. Новые люди - Страница 130

130

В кресле за столом сидел полный старик и пил чай.

Он пил медленно, с блюдечка, наклонившись и обмакнув в чай серые щетинистые усы. Когда вошел Антон Антонович, он не поставил блюдечка, а только поднял на него свои молочно-голубые глаза. У него было красное, круглое лицо с резкими морщинами. Жесткие седые волосы он стриг под гребенку. Руки у него слегка дрожали, а шея была несколько раз обмотана старым шерстяным шарфом.

Приглядевшись и, вероятно, узнав Антона Антоновича, старик бросил пить чай, опустил блюдечко и встал.

Одну минуту он хотел подойти ближе, потом как будто не посмел, только вытянул вперед подбородок и поправил шарф.

– Это вы? – проговорил наконец Антон Антонович.

– Это я, Антоша, – сказал старик хриплым голосом. – Я к тебе…

Он опять сунулся вперед – и опять не посмел и остался на месте.

Антон Антонович уже окончательно овладел собой. Он ясно видел, что должен делать, и, конечно, ничто в мире не заставило бы его изменить своему долгу.

Антон Антонович положил фуражку на стол и сел на табурет сбоку. Старик посмотрел, посмотрел и тоже опустился на кресло.

– Что же вам угодно? – спросил Антон Антонович. – Вы меня достаточно знаете.

– Я, собственно, Антоша, видишь ли… – заговорил старик. – Я, может, тебе известно, вскоре тогда место свое потерял – ты и г. столоначальнику доложил, отчего уезжаешь, и главноуправляющему, когда они тебя в кабинет к себе звали и еще десятью рублями наградили.

– Я эти 10 рублей выслал ему, получив первые заработанные деньги, – прервал Антон Антонович.

– Да, так вот я вскоре и лишился места, год без места был. Потом уж в контору одну поступил… Да закрылась контора. Я же знал, что ты у меня такой вышел… Достиг. Так если бы ты приютил пока что… место бы сыскать… Одному-то, Антоша, трудно мне теперь, при моей болезни.

Он говорил торопясь и беспрестанно поправлял шарф. Антон Антонович сделал движение. Старик не дал ему сказать и начал снова, еще больше спеша:

– А у тебя-то хорошо… Слуга какой хороший. Тепло, светло… Ежели попомнишь еще, что было, прости ты меня, Антоша, прости уж…

Антон Антонович встал. Старик тоже вскочил, с испугом вгляделся в лицо сына и замахал руками:

– Бог с тобой, Бог с тобой, – заговорил он, – смягчи ты свое сердце!.. Пусть я грешник перед совестью своей, а ты прости… Я даже и не ради чего, пожалуй, и не надо места, я себе найду место, не останусь я с тобой, а только для кого ж мне на свете жить, как перст одному… Сердцу моему скучно, для сердца прости…

– Прощать нельзя. Никаких прощений нет, – сказал Антон Антонович. – Я не изменился, а что было, то уже не забывается. Я не могу ничего.

– Не можешь? – растерянно проговорил старик. – Господи, а она-то просила меня тогда! Антоша, ну ради покойницы, не можешь?

Последние слова он выкрикнул как-то странно, почти безнадежно, и вдруг остановился, испугавшись.

Несколько мгновений длилось молчание. Только самовар пел на столе.

– Я вам сочувствую, но не могу поступить иначе, – сказал наконец Антон Антонович. – Вы слышали мои слова тогда: у меня нет отца. Вы для меня – человек, не поступающий согласно долгу. Такие люди не могут стать со мною в какие-либо отношения. Долг и честь – две главные основы жизни. Изменить им я не в состоянии даже ради памяти моей мамаши. Повторяю: я сочувствую вам и сожалею о вас, но прошу иметь в виду все вышесказанное и поступать согласно с ним.

– Я сейчас, я сейчас, – заторопился вдруг старик, – я ведь понимаю, Антоша, что ты сказать хочешь, я что ж, я уеду… Бог с тобой и с долгом твоим…

Он путался, начал было допивать чай с блюдечка, потом бросил, пошел к узлам.

– Вам куда? – спросил Антон Антонович. – Если на Батум, то поспеете к поезду – дилижанс сейчас отходит.

– Не знаю я, Антоша, куда, не знаю. Теперь все равно. Ну, хоть на Батум. Позови слугу-то узлы связать.

Пораженный Демьяныч молча связал узлы, хотел вынести, но старик не допустил.

– Не надо, не надо, хороший человек, я сам. Я знаю, где в дилижанс садятся. Ну, бывайте здоровы. Прощай, Антоша. Преуспевай. Что ж, не можешь – ну, не можешь. Это не от тебя все. Только не разумом тут судить нужно.

– Помните, что я вам глубоко сочувствую, – сказал Антон Антонович. Тут он встал и обнял старика. Но старик не отвечал на объятия, только съежился как-то, и Антон Антонович опустил руки.

– Память моей матери вечно священна для меня, – добавил он.

Старик молча кивнул головой и, не обертываясь, пошел к станции со своими двумя узлами.

Антон Антонович вернулся в комнаты, строгим голосом велел Демьянычу убрать со стола и подавать обедать, а сам прошел в спальню переодеться.

X

– Я не могла вас дожидаться, Антон Антонович, простите меня, – говорила Людмила. – В комнатах так душно, а я знала, что вы меня догоните.

– Но я был аккуратен, – сказал Антон Антонович и в доказательство вынул часы. Стрелка показывала пять минут седьмого.

«Нижняя» дорожка, по которой они шли, вилась на уступе горы, поросшей густым лесом. Налево возвышались шероховатые желтые скалы с деревьями на вершинах, а направо был обрыв, тоже весь заросший каштанами, вязами и низкорослыми кустами кизила.

Обрыв был не глубок, порою переходил в покатость, с узкой неверной тропинкой вниз. На дне текла извилистая река и проходила большая дорога, но зеленые шапки деревьев в овраге позволяли видеть только небо да синеватые очертания далеких гор за рекою.

Людмила шла немного впереди; Антон Антонович следовал за нею.

130