Том 1. Новые люди - Страница 108

108

– Жалко…

– Что тебе жалко? Кого жалко? Гостинцев, что ли, жалко?

– Его самого жалко… Убиваться станет.

– А меня не жалко? Я как щепка высохла. Ведь он, Филипп-то, как меня, бывало, наряжал! Отцу-матери одежду пошил, мне две подушки пуховые, перину, одеяло ватное справил… Да уж не надо бы и одеяла ватного, только бы он на меня хоть разок посмотрел. Он за тобой и в Питер потянется, коли ты его здесь не бросишь. Ты его не знаешь, Филиппа, какой он непонятный человек. А я его знаю. Он все конца ищет, во всем, во всяком деле, во всякой мысли добраться хочет до последнего. У нас резчики есть на заводе, от руки режут вензеля, да цветы, и он хорошим резчиком был – так нет, это ему мало: почему не могу всякую картину вырезать, и людей, и все… а только буквы да листья… Коли резать – так чтобы все уметь. А где же дойти? Это учиться надо. Ну и запечалился, да как! Пить стал. Пробки втачивает теперь через силу. Ну вот и с тобой так же: полюбил тебя – и все будет больше да больше любить, пока уж и любви в нем не останется… Такой он человек, Филипп этот! Дунюшка, Дуня! На тебя одну моя надежда. Больная я, вся теперь оборванная, ни чулок у меня, ни платчишка. Да и сердце все по нем болит. Может, он опять ко мне… ежели ты-то, Дуня… ежели скажешь…

Она опять заплакала, плакала долго, всхлипывая. Дуня словно что-то соображала.

Потом тронула Наташу за плечо и сказала:

– Полно-ка. Не убивайся. Ничего. Я его не манила. Он сам. А мне что? Мне, пожалуй, как хочешь… Завтра у нас стирка. А потом поутру я к тебе на мызу буду. Ладно? Там уговоримся… Не плачь.

X

Дуня прибежала на мызу рано и вызвала Наташу к риге.

– Вот тебе, – сказала она, подавая ей узелок.

– Что это ты принесла?

– А тебе. Тут пара чулок барышниных, да наволочка, да два полотенца. Не узнают. Я скажу – полоскала, так в реку упустила. У них чулок этих – страсть! В год не переносишь. А тебе надо.

– Как же так? – нерешительно проговорила Наташа. – Ведь это не годится. Как же я возьму?

– Да ведь не узнают же, – сказала Дуня убежденно. – Носи. Вот еще платок красный шелковый, от молодого барина. Ты Филиппу подари. Я сама хотела – да уж пусть лучше ты. Может, он к тебе.

– Ладно, Дунюшка, – заговорила обрадованная Наташа, – я подарю, спасибо тебе. А только если Филипп к тебе нынче придет, то ты его неласково прими. Много вас, мол, таких-то шляется, скажи. – Не сиди с ним. Дуня, я тебя век не забуду.

Когда Филипп явился вечером, Дуня вошла на минуту с самоваром и не поглядела на него.

– Мое почтение, – сказал Филипп.

– Много вас таких-то шляется, – проговорила Дуня, как заученный урок, и поскорее вышла.

– Это что же значит-с? – и Филипп большими глазами, с недоумением посмотрел на Ольгу и Лушу.

– А должно быть, всему конец бывает, – злорадно отозвалась Ольга. – Нам, впрочем, ничего не известно.

XI

Шум, сборы, суета.

Пьют чай, закусывают, несмотря на ранний час – слепую бабушку нарядили в мантилью и чепец, мальчики опять держат на цепи своего сенбернара, Текла Павловна вне себя и уверяет, что ничего из этого не будет, на пристань поспеть нельзя, да и пароход, чего доброго, не пойдет.

Но пароход свистит.

Пора идти.

– Это же что такое? – вопит. Текла Павловна. – Я должна и бабушку вести, и за мальчиками смотреть, и вещи сдавать? Я не могу. Я решительно отказываюсь. Это не в моих силах.

– Что же вы раньше не говорили, Текла Павловна? – сердится барыня. – Ну, берите, Дуньку… кого хотите.

– Давайте Дуньку! Давайте Дуньку! Да скорее чтоб собиралась! Пусть большой платок накинет, скарб ее после привезут.

Дуньку вмиг собрали. Она уехала совершенно неожиданно.

– Что, кланяться Филиппу? – спросила ее Луша на крыльце.

– Кланяйся… А то не, не надо… Наташке кланяйся, – прибавила Дунька, оживившись на минуту.

Филипп пришел в тот же вечер, принес с собой какой-то узелок.

– А Дуня-то уехала, прости-прощай! – объявила Луша.

– Куда уехала? – спросил Филипп, бледнея.

– В Питер, нынче утром. И кланяться не велела. Так и сказала «не надо». Наташке, говорит, кланяйся, а Филиппу не надо.

– Не надо – сказала? – машинально повторил Филипп. – Лицо его сразу осунулось, побледнело желтоватой бледностью. – Ну, не надо – так что ж… Так тому и быть.

Он повернулся и пошел.

– Куда ты, парень? Вот узелок забыл.

Филипп приостановился, бессмысленно взглянул на Лушу, махнул рукой и пошел дальше.

В узелке оказались леденцы, полфунта пряников и три аршина голубого ситцу.

XII

Пришла осень. Дни стояли чистые, желтые, прозрачные, небо казалось бледным и прохладным, пахло гарью и лесной паутиной, золотые листья падали тихо, без шума.

Даже потеплело.

Дачники оставались на Столбах последние дни. Лили была весела, вероятно, в ожидании скорого отъезда, гуляла и даже играла в крокет на площадке перед балконом.

Партии случались интересные. Играли студенты и даже «тетя», как называла Лили m-me Каминскую.

Но сегодня почему-то все играли дурно. Студенты не прошли среднего креста вперед; Лили обыкновенно первая приводила свой шар к палке и на правах «разбойника» крокировала все шары; но теперь и она запоздала – ей не давали пройти последних ворот.

Поредевшие кусты на берегу позволяли видеть далеко реку и озеро. Труба стеклянного завода слабо дымилась.

Вдруг зоркие глаза Лили заметили узенький бот, медленно подвигавшийся от завода вдоль по реке. На ботике стоял белый дощатый гроб.

– Посмотрите, посмотрите, гробы возят! – взволновалась Лили. – Может, болезнь какая-нибудь на заводе! Узнать бы?

108