Том 1. Новые люди - Страница 106

106

– Ужасы какие вы говорите! – жеманясь сказала Оля. – А воспитательный-то на что?

– Ну, нынче в воспитательный не очень навозишь. Этим летом двоих детей возили и назад привезли. Двадцать пять рублей давай – тогда примут. По зиме хоть 10 было, а теперь 25. Ну, не у всякой тоже есть. Эх, дети, дети! Что мне с моими делать! Вот жениться хочу.

– А взяли бы меня? – лукаво заметила Оля.

– Тебя? Белоручку-то? Ну нет, и даром не надо. Вот кого возьму! – закричал он, увидав вошедшую Дуню. – Вот красавица-то, лучше всех вас, белее да румянее! Дунюшка-свет, пойдешь за меня?

Сотский даже со стула вскочил и подлетел к Дуне. В это время дверь отворилась и на пороге показался Филипп.

– Здравствуйте, – сказал он. – Чай да сахар.

– Милости просим, – отвечали ему девушки.

– За кого это ты сватался, старик? – спросил Филипп.

– А тебе-то что? Твоего не тронем. И получше твоего найдем, – произнес сотский, подмигивая. – Мы вот Дунюшку-красу за себя взять хотим.

Он попытался обнять Дуню, но она неожиданно вырвалась и оттолкнула сотского. Все захохотали.

– Нечего, – сказала Дуня. – Только зубы скалить. Эдакого старого я и слушать не хочу. Я замуж не пойду.

– Ай-да Дуня, молодец! – сказал Филипп. – Вот люблю! Дуня посмотрела сердито и вышла на крыльцо. Филипп тоже стал прощаться. Он был на мызе и зашел мимоходом. У него и ботик на берегу. На крыльце он встретил Дуню.

– Когда на завод к нам приедете? – спросил он немного изменившимся голосом, и светлые глаза его стали светлее и ласковее.

– Не знаю… Может, приедем.

– То-то… Или мне, что ль, в гости побывать? А, Дунюшка?

– Побывай, ничего… Побывай, – сказала Дуня и вдруг улыбнулась.

Он, надвинув картуз, пошел к реке. Дуня не посмотрела ему вслед.

VII

Филипп, когда не пил, очень много думал. Иногда он от мыслей и запивал. Мысли были его горе. Войдет что-нибудь в голову, он и сам не рад, а отвязаться не может. Он был убежден, что мысли его погубили. Жил с женой хорошо – да стал думать, зачем их повенчали, зачем они вместе живут, когда настоящей любви между ними нету. И зачем непременно жениться нужно, когда холостому лучше жить? Ушел на фабрику, жена умерла. На фабрике Филиппу хорошо, может, он и сам бы мастером в шли-фовной сделался, от себя бы подмастерьев и девушек держал, да и тут мысли ему мешают. Иной раз просто пустяки в голову придут, а ничего не поделаешь. Филипп до сих пор помнит, как он два дня думал, отчего говорят стеклянный завод – и ситцевая фабрика, и бумажная фабрика, а сахарный опять завод – и уж тут не ошибешься, а отчего так – неизвестно. Филипп еще мальчишкой долго в школе учился, грамоту знал хорошо, бывал и в городе – однако нигде про это ему не говорили. Спрашивал он барина, дачника – тот помялся, помялся – однако не мог сказать. Филипп в село поехал, батюшке покаялся – тот велел Богу молиться. Может-де, Господь и откроет, если ему, Филиппу, знать это суждено. Филипп не выдержал – запил. Целую неделю после этого пил.

Наташку Филипп не любил, а она сама как-то ему навязалась. Вначале она ему нравилась. Высокая, худая, смуглая, нос тонкий, лицо строгое. Она в шлифовной рядом с ним работала.

Он ее не обижал, дарил ей много и денег давал.

Но с тех пор, как Филипп увидал Дуню и она вошла в его сердце, – Наташа ему совсем не мила стала.

«И ведь вот, неизъяснимо как! – думал Филипп, идя в шлифовную однажды ранним утром. – Чем она меня, Дуня эта, взяла? И слова-то путем сказать не умеет, из какой стороны глухой, к месту нашему не подходящая – а ведь взяла всего как есть, только о ней и думаю, только увидать бы… Эх!»

Шлифовная была большая четырехугольная зала с окна-мии кругом. Вдоль стен стояли ящики и сосуды с песком, вертелись круглые маленькие жернова, называемые здесь «шайбами». Были тут и станки – на них работали мастера и подмастерья, втачивали стеклянные пробки в горлышки графинов и банок, обрезали рюмки… Рюмки, сложенные в корзины, которые то и дело таскали мальчишки, еще не походили на рюмки: они были без отверстия наверху и кончались закруглением, точно яйцо.

Девушкам давали работу попроще, стояли они по три, потому что каждая вещь должна была пройти три шайбы. Новеньких ставили на чугунную шайбу. Шлифует девушка дно у стакана на чугунной шайбе, поливает ее водой с песком: и дно станет белое. Передаст другой, на каменную шайбу – и дно станет только мутное, последняя шайба – деревянная – донышко сделается чистое и светлое.

Наташа стояла на деревянной шайбе. Она была понятлива, но дело сегодня не спорилось. Филипп работал недалеко от нее. И он задумался. Испортил две пробки, пролил воду. Мастер на него стал косо поглядывать.

Никто не разговаривает. Лица, особенно у женщин, бледные и равнодушно-больные. Лужи воды текут и стоят на полу. Слышен звон разбиваемой посуды, визг стекла и шум вертящихся колес. Хлопают двери. Это мальчишки приносят корзины со стеклом и уносят готовое. И опять визг и бульканье воды, опять, без конца…

Слава Богу, свисток! Двенадцать часов. Все бросили работу, только мастер сердито кончает стакан. Ему платят поштучно.

В темных сенцах Наташа остановила Филиппа.

– Чего тебе? – отозвался он сурово. – Проходи-ка, мне время нету. Штрафные две пробки после обеда втачивать буду.

– Сейчас, сейчас, Филя, я только тебе сказать хотела… Давеча Мирошка Анкундимов опять прибегал на мызу, к управляющему в работницы зовут… Так как скажешь, идти али нет? Мать говорит: иди… От фабричной работы отдохну, а то здоровье-то мое какое… По осени, коли придется, можно опять в шлифовню поступить… А? Филипп? – она держалась за рукав его рубахи и смотрела робкими глазами.

106